Жизнь замечательных людей

Вот она влетает малиновый костюм с рыжей лисой, малиновая шапочка с бантиком, черные ажурные чулки в розах. Влетают красиво подведенные глаза, пятьдесят три с половиной килограмма ("Столько же я весила в десятом классе!"), резкий, надменный, слегка надтреснутый смех, трудное легендарное прошлое и звездное настоящее, пятый (или шестой?) муж и все такое ("Ну-у все знают, в каком году я родилась, единственный мой недостаток - это возраст..."). Пять минут, как оказалось, - это много. Пять минут - и всех "положила на лупаты", как говорил папа Марк Гаврилович. И лежим ведь 45 лет, с новогодней премьеры 1956 года "Карнавальной ночи" Эльдара Рязанова про вечно хорошее настроение клубного работника Леночки Крыловой, с песенок которой в кино и на эстраде началась эпоха Гурченко.

Людмила Марковна Гурченко - талант настолько фонтанирующий, что легко захлебнуться. Но захлебываясь, отплевываясь, отмахиваясь, раздражаясь и злясь на все эти ее "фирменные" штучки-дрючки, на "хи-хи, ха-ха", на то, что "вываливается с экрана", пережимает реакции и педалирует эмоции, мы все равно "лежим на лупатах" перед этой женщиной с фигурой японской статуэтки и характером юного скорпиона. Ну кто еще, скажите, способен продраться сквозь инерцию музыкально-комедийных ролей с их почти что цирковой эксцентрикой к грандиозному лирико-драматическому и даже трагическому существованию в "Двадцати днях без войны", "Сибириаде", "Пяти вечерах", "Полетах во сне и наяву", "Вокзале для двоих"? И рядом, параллельно - "Бенефис", "Небесные ласточки", "Соломенная шляпка", "Рецепт ее молодости"., .

Королева мюзикла, равная Лайзе Минелли и Барбре Стрейзанд, всю жизнь она доказывала, что "актриса во всех направлениях". И доказала, что может все.

После выхода в свет ее автобиографической книги "Аплодисменты", написать которую Людмилу Марковну вдохновили братья Михалковы, стало понятно, что ее филигранный профессионализм, вошедший в легенды, и не менее прославленный интуитивный расчет Гурченко-актрисы замешаны на личном знании. Она прошла все это - холод и тепло детства, предательства близкого человека, головокружительный успех, подлость и нелепость, которая может обрушить все надежды, годы депрессии, тупую тяжесть катка, которым с удовольствием проходится по чьейто судьбе скользкая посредственность...

Она все это знает. Она выстояла, не сломалась. Победила болезни и старость. Может быть, лучшая ее роль - это ее жизнь.

Люси Марлен и немцы

12 ноября 1935 года по Пушкинской улице города Харькова спешил 37-летний высокий темноволосый баянист массовых культурных мероприятий и школьных утренников Марк Гаврилович Гурченко. В красивых синих глазах баяниста была паника: только что он отвез в роддом 17-летнюю жену Лелю, и потому "на нервной почве" спешил в ближайший кинотеатр. И если бы Марк Гаврилович попал не на американский приключенческий фильм "Акулы НьюЙорка", главных героев которого звали Алан и Люси, то у нас не было бы звезды Людмилы Гурченко. То есть она, конечно, была бы, но звали бы ее по-другому, и это была бы уже немножко не она. А так, потрясенный киношной любовью, Марк Гаврилович примчался в роддом с запиской:

"Лель! Детка моя! Если в меня будить орел, назовем Алан. Если девычка, хай будить Люси". Буржуазную "Люси" в загсе регистрировать отказались. Сошлись на Людмиле.

Первые пять с половиной лет "уютной и счастливой" довоенной жизни Люси Гурченко прошли в подвальной комнатке большого дома по Мордвиновскому переулку. Вглядываясь в свою "богиньку", свою "клюкувку" восьми дней от роду Марк Гаврилович, по семейному преданию, мечтательно констатировал: "Актрисою будеть. Ув обязательном порядке. Ее весь мир будеть знать, а женихи усе окна повыбивають". Во всяком случае петь Люся начала раньше, чем говорить. "Дочурка, глаза распрасти ширей, весело влыбайсь и дуй свое!" - говорил папа, ставил стул посередине комнаты, и дочурка устраивала концертик очередному "кровенному" гостю. "Эх, Андрюша, нам ли быть в печали, пой, играй на все лады", - хлопая себя почти одновременно по груди, по коленям, выбрасывая ноги вперед, а руки в стороны, громко выкрикивала "х-ха", а в конце выдавала фирменную их с папой чечетку.

"Не, актрисою будеть, точно. Ето як закон! Усе песни на лету береть, як зверь. Ну вокурат актриса!" - радовался папа и выразительно смотрел на маму. Мама бежала в магазин. А маленькая Люся все "дула свое". Домой гость уходил лишь поздно вечером, держась за стенки, хвалил маму, восхищался дочуркой... "Папа был счастлив, " - вспоминает Гурченко.

Папа - сильный, красивый, легкий в движениях, сходу берущий любое "па", с открытым теплым взглядом и заражающей улыбкой, перед обаянием которой не могли устоять ни многочисленные "ухажерки"-ровесницы, ни юная жена, с его своеобразным суржиком смоленско-харьковского разлива, без которого, уверяет Людмила Марковна, нет ее папы... Родом из Смоленской области, он пас у помещика лошадей, потом подался в Кривой Рог, где десять лет прослужил забойщиком в шахте. А потом его "высунули в интеллигенцию" - послали в Харьковский муздраминститут. Выдержал Марк Гаврилович этот институт два года, испытав "исключительный голод и позор". Устроился в школу детям на переменках играть. "И тут смотрю - секретарь комсомольской организации... такая крепкая, цыцохи большие, глаза прия-атные... Ну я ей и гаварю: "Будь ласка, барышня, памагите мне детей организувать". Ну и организували". По причине родившейся дочки школу отличница Лена Симонова так и не закончила, стала работать вместе с мужем и горячим способом освоила профессию массовика. В свое время она организовывала самодеятельность в ремесленном училище ©11, где училась будущая оперная звезда Женя Мирошниченко.

По всем законам жанра "котик Марк" и "детка Лель" должны были бы составить довольно комичную пару. Однако неграмотный (в смысле общепринятого понятия "образование") пролетарий и недоучившаяся породистая дворяночка умудрились наполнить жизнь друг друга и вокруг себя таким светлым теплом, в котором грелись не только дочь Люся и внучка Маша, а и многие-многие "кровенные".

"Папа прошел через всю мою и мамину жизнь, наполнив ее радостью, юмором, уверенностью, что мы с мамой - прекрасны", - напишет Гурченко в предисловии к первой части своей книги "Аплодисменты" - "Мое взрослое детство".

Война выдернула из уютного мира Люси Гурченко папу Марка Гавриловича, и в душу задул сквозняк, а потом и настоящий ужас; на Благовещенском базаре во время дежурной казни немецкий офицер стеком развернул ее лицо к виселице: смотри, запоминай, Стояние в многочасовой очереди за водой, голод, "Девушка моей мечты" в немецком кинотеатре. Она смотрела, не понимая чужих слов. Ночью душа разрывалась от звуков и странных гармоний. Она будет, как Марика Рекк! Скорее бы кончилась война. Скорее бы услышать: "Не, Лель! Моя дочурка прогремить!" Еще папа говорил:

"Ничего не бойся, дочурочка. Не стесняйся. Актриса должна выделиться. Хай усе молчать, ждуть, а ты выделись ув обязательном порядке. Ето такая профессия, детка моя..."

У немецкой кухни выстраивались толпы детей с кастрюльками. Среди немцев попадались жалостливые - подкармливали маленьких попрошаек фасолевым супом. Просить? Ни за что, решила семилетняя Гурченко. Надо "выделиться" и заработать. "Расцветали яблони и груши", - зазвенел чистый тоненький голосок. И без паузы: "О, таннэнбаум, о, таннэнбаум" и следом "Ин дер нахт из дер менш них гер аляйне" - любимый немецкий шлягер "Лили Марлен" - и фирменную чечеточку. Слова она заучила, подслушивая под дверью кинотеатра.

У вояк вытянулись лица: "Дас ист гуд, Лючия шаушпиллер! Люсья? О, Люси Марлен..." Что "шаушпиллер" означает "актриса", она узнала, побывав в Берлине с "Карнавальной ночью"... Фасолевый суп был первым актерским заработком Гурченко. Потом, уже в конце войны, был "концерт" в электричке. "Ой да бирюзовые да златы колечики, ой да раскатилися тихо по лужку..." Она сама нашла к этой часто звучавшей на базаре старинной цыганской песне красивые подголоски. "Эх, Андрюша, нам ли быть в печали...", и "Священная война", и "Землянка", и "Нет на свете краше нашей Любы"... Попутчики набросали в шапку денег. Деньгами этими заплатили за музыкальную школу. На вступительном экзамене девятилетняя Гурченко спела "Встретились мы в баре ресторана" и про Витю Черевичкина. Это был триумф.

Через десять лет, после триумфа "Карнавальной ночи", мама Елена Александровна писала в Москву: "Люся! Ты же знаешь папу. Уже весь Харьков в курсе, что ты нам прислала свою первую зарплату: он всех останавливает, всем рассказывает, где ты снимаешься, как будет называться картина, сообщает фамилию режиссера, всем показывает фото, где ты с Игорем Ильинским. Я перебегаю на другую сторону улицы, а папа разъясняет тем, кто нас не знает: "А вон то ее мать".

Про пять минут и хорошее настроение

Конечно, это был тот самый "счастливый господин случай". Пробы в "Карнавальную ночь" она не прошла - благодаря неопытному оператору показалась всем танцующим уродцем. Но Иван Александрович Пырьев, который курировал дебют в художественном кино 29-летнего Эльдара Рязанова, что-то разглядел в ней, случайно столкнувшись в коридоре "Мосфильма". "На лице у меня было написано: "Все хочу, все могу, всех люблю, все нравится". Навстречу шел Иван Александрович Пырьев. Я еще больше завихляла, еще выше задрала подбородок. Пырьев поднял голову, увидел меня. Поморщился, а потом лицо его заинтересовано подсобралось, как будто он увидел диковинного зверька".

У Рязанова манерность юной Гурченко вызывала вспышки раздражения. Они были антиподами. Гурченко млела от чувственных джазовых гармоний. Рязанову нравились песенки под гитару: "Вагончик тронется, перрон останется". Потом, много лет спустя, на волне успеха дуэта Гурченко-Миронов в водевиле "Соломенная шляпка", Рязанов пригласил было их на роли Наденьки Шевелевой и Жени Лукашина в "Иронию судьбы", но, слава Богу, в последний момент решительно передумал в пользу Брыльской-Мягкова: Гурченко и Миронов показались ему слишком водевильными. В 61-м году Люся Гурченко без особого удовольствия сыграла Лену в картине Рязанова "Человек ниоткуда". И только в 82-м, на съемках "Вокзала для двоих", они поняли друг друга. А на "Карнавальной ночи" поработали нормально, без пылкой любви, и разошлись. А потом сами были удивлены, вспоминает Людмила Марковна, что "Карнавальная ночь" имела такой ошеломительный успех.

Веселую новогоднюю комедию посмотрели 50 миллионов зрителей. Очень скоро двадцатилетней студентке третьего курса ВГИКа пришлось переехать из общежития в маленькую комнатку рядом с площадью Маяковского. Телефон трещал сутками. Она потеряла сон. Чувствовала, что теряет разум, силы, память. "Сцена Колонного зала была в весенних цветах. Песни исполнялись несколько раз, из зала меня выводили тайком - через ту дверь, где актеров публика не ожидает. У центрального входа собралась огромная толпа людей. Когда же я благополучно вышла на Пушкинскую площадь, кто-то крикнул; "Да вон же она!" От моего бархатного платьица с беленьким воротничком в горошек, как говорится, остались клочья. И так, с неослабевающим накалом, - целых полтора года..." Спеть про пять минут и хорошее настроение приглашали филармонии, предприятия, клубы, фабрики, заводы, месткомы, профкомы, милиция... Нередко после выступления вручались голубые конверты. Тогда они ее, не получающую стипендию и не имеющую концертной ставки, здорово поддерживали, "Сейчас, через время, я воспринимаю себя шахматной фигурой, которую переставляют на доске, и она или теряет достоинство, или вдруг резко приобретает его в зависимости от точно сделанного хода. Тогда я занимала самое высокое место на своей жизненной шахматной доске. Больше так единодушно публика меня не принимала никогда".

Ну конечно, ее все сразу полюбили не только за красивые глаза, голос и тонкую талию. В показательный фильм о счастливой победе здравого смысла, веселья и жизнелюбия над идеологической косностью и тупостью двадцатилетняя девочка Люся, почти избавившаяся к тому времени от родного харьковского акцента (что приравнивалось во ВГИКе к инвалидности третьей группы), принесла весь мир своего детства - от мерзлой коммуналки до прекрасной мечты из чужой музыкальной сказки. В этом мире был счастливо вернувшийся с фронта папа Марк Гаврилович, который вместо немецкой тушенки привез "своей клюкувке" переливающееся всеми цветами радуги, расшитое бисером концертное платье, к которому полагались туфельки на высоких каблуках. Поразительно, но и "платтика", и туфельки десятилетней "клюкувке" пришлись точно по размеру. В этом мире была музыкальная школа, драматический и танцевальный кружки Дворца пионеров, где работали родители, украинская речь и любимая русская классика, требование папы "поступать только у Москву!", триумфальное поступление во ВГИК и еще два театральных вуза для страховки, но выбран был, конечно, ВГИК, мастерская Герасимова и Макаровой. Была ликующая радость, бившаяся из каждой поры ее триумфального выпускного харьковского платья - зеленого, с красными бантами, под которое полагались красные туфли, сшитые папой "дочурочке" у лучшего харьковского сапожника, в ушах - огромные пластиковые ромашки, на скулах и даже на лбу - багровые пятна румян, купленных в "Галантерее". Надо сказать, первый москвич, назначивший свидание, увидев Гурченко в таком виде, сбежал, но ей-Богу, какое это имело значение! Мечта сбылась!.. Все это она с наивной верой чистого человека привнесла в "Карнавальную ночь", свято уверенная, что люди все хорошие и добрые и что жизнь впереди еще прекраснее. Леночка Крылова казалась глотком воздуха, знаком, что жизнь очеловечивается.

"Я могла идти по Арбату и вдруг побежать, понестись. Теперь вспоминаю: куда неслась, зачем? Иногда ловлю себя на мысли: "Боже, как жаль, что это кончилось, куда-то ушло". Сегодня я тихо иду по улице, по тому же Арбату, и думаю: "А что же мне теперь-то не бежится?.."

Время большой депрессии

Все знают, что несмотря на суперпопулярность "Карнавальной ночи" и Леночки Крыловой, по-настоящему знаменитой Гурченко стала лишь во второй половине жизни. Но мало кто задается вопросом, что же произошло тогда, в 50-х. Долгие годы этого не понимала и сама Людмила Марковна. Пока не догадалась, что встречи с приятными людьми в строгих костюмах из черной машины, которые несколько раз назначались суперпопулярной студентке Гурченко в 1957 году, в преддверии Международного фестиваля молодежи и студентов, во время которых ей предложили "работу с иностранцами", должны были иметь последствия. От "работы" она отказалась, и ведомство, казалось, оставило ее в покое. Однако через год, во время съемок "Девушки с гитарой", "Комсомольская правда" напечатала фельетон известных журналистов, едко расписавший выступления Гурченко на "пошлых танцульках" с такими же невразумительными "лекциями", какие были осмеяны в "Карнавальной ночи". Ей припомнили "голубые конверты" - тогда не было страшнее оскорбления, чем стремление заработать "левые". Бездарную заказную публикацию люди бы мгновенно забыли. Но в те годы уже умели топить "музыкально". Даже в троллейбусе к ней подходили люди и спрашивали: "Товарищ Гурченко, как же так?"

Почти одновременно с "Комсомолкой" по Гурченко выстрелил "Советский экран" - обидной карикатурой. Когда спустя год весной 1959 она приехала в Харьков, чтобы родить ребенка в кругу родных, роженицы в роддоме разделились на тех, кто любит Гурченко, и кто нет. Последних оказалось большинство. Пришлось уйти в другую палату...

После звездной роли, сыгранной в двадцать лет, вообще очень трудно идти дальше. После того как тебя осмеяли на всю страну - тем более. Начиная с 1958 года, каждый следующий год был "черным". Неудача "Девушки с гитарой", мимолетная улыбка судьбы - драматическая роль пятнадцатилетней Сони в фильме Венгерова "Балтийское небо", на съемки которого она ездила с полугодовалой дочкой, отмеченная как удача, не изменившая, однако, закрепившегося представления, что драматическая актриса Гурченко - никакая и способна только на "хи-хи, ха-ха". Тирания маски Леночки Крыловой оказалась болезнью заразной. Режиссеры не только не знали, как использовать ее бешеную энергию, но и просто боялись с ней работать, Братья-кинематографисты могли изречь; "А вы знаете, вас ведь никто не любит. Хм, хм... кроме народа".

Моду на Гурченко интеллигенты-шестидесятники, помешанные на "Бабетта идет на войну" с Брижит Бардо, оставили народу. Кое в чем их можно было понять. Снедаемая жестоким рабочим голодом, почти во все картины попадая случайно, только если надо заменить неопытную "зелень", играя проходные маленькие роли, она находила зрителя на всех перекрестках своего запутанного житейского маршрута. И наваливала на него избыток своей энергии. И тогда кто-то, не понимая, что природа этих своеобразных эксцентричных спектаклей - необходимость играть, - как дышать, как пить, как есть, принимал ее за "бабу с приветом". Среди "плевков в вечность", как вслед за Раневской называет она съемки в неудачных картинах, в 1965 году - одна из самых пронзительных ее драматических ролей - Маши Плещеевой в картине Венгерова "Рабочий поселок". Но напарника по фильму Николая Симонова репрессировали, посадили, потом реабилитировали, но картину все равно занести в разряд "политически невыдержанных". С театром "Современник", куда она пришла в 1963 году, тоже не сложилось. "Когда я получила очередную Софью Исааковну, роль пожилой еврейки на кухне с примусом, то подумала, что с примусом я уже хорошо три сезона поработала. Ушла легко, со свободным сердцем". Второй театральный эксперимент пришелся на конец 60-х: ее не взяли в Театр сатиры. "Ничего, моя птичка, твое щастя упереди. Вже скоро, вже вот-вот, усем сердцем чую. Хорошага человека судьба пожметь, пожметь и отпустить". Но силы были на исходе. 1966-1970 годы - ее время потери веры в людей. Надо платить за квартиру Надо одеваться. Надо кормить ребенка. Гастроли по городам Баренцева моря с заходом к товарищам Лаптевым. Маленькие самолеты-"кукурузники". Общие вагоны. Выступления в нетопленных клубах с пианино, на которых не хватает клавиш. Именно в те годы, когда требовали песен из "того" фильма, хотя прошло двенадцать лет, она усвоила, что артист обязан быть всегда молодым. И взяла на вооружение. Еще поняла, что когда человек одаренный оказывается на мели и готов на любую работу, он идет на заранее обреченное дело. Потому что в конце концов наступает время, когда он вынужден терпеть унижения от мелких администраторов. "Милая вы моя, если над жизнью серьезно задумываться, это не жизнь, это же у-ужас!" - говорил ей Марк Бернес. Однако "черная" одиннадцатилетка шла к логическому концу со скоростью локомотива и разрешилась августовским кризисом 1969 года. "Это конец всяким возможным силам воли, терпениям и надеждам. Вот уже почти месяц я не выходила на улицу. И только из утла в угол по комнате - туда и обратно. Когда выхожу из своей комнаты, родители бросаются в кухню. И я понимаю, что это мое хождение ими прослушивается.

...Я никогда ни к кому не обращалась за помощью, только к родителям. Но сейчас, первый раз в жизни, от их немых, беспомощных, сочувственных взглядов хочется бежать на край света..."

Когда душевная боль поднялась до критической отметки, она набрала номер Бернеса, с которым приятельствовала, и спокойно сказала в трубку: "Я умираю, Марк". Потом были ночные такси, квартира Бернеса, какие-то приглушенные разговоры, звонки, чьи-то шаги и снова звонки... В том же году ей было присвоено звание заслуженной артистки РСФСР. В начале следующего, 1970, пошли приглашения в кино. Судьба отпускала "хорошаго человека".

"Иду красной строкой!"

Не было ничего. Ничего. Ни "Карнавальной ночи", ни популярности. Не было такого имени. Самолюбие - отболей, тщеславие - заглохни. Но не стать бесхребетной после стольких лет стойкости. Быть ровной, терпимой и доброй. Все начать с нуля. Такая была программа.

Она бросилась в роли с жадностью голодного человека, которому дали поесть. Почти одновременно на трех съемочных площадках рождаются серьезная Клава Щеткина в "Детях Ванюшина", легкомысленная мадам Бокарден в "Соломенной шляпке" и директор фабрики Анна Георгиевна в "Старых стенах". С последней режиссер Виктор Трегубович играл в лотерею: или Гурченко проходит в серьезной ''производственной" роли, или они оба горят. И хотя многие, и в первую очередь она сама, считали, что Гурченко - директор фабрики - самый короткий анекдот для армянского радио, директор получился. Нетипичный, человечный. Удостоенные Госпремии "Старые стены" бережно подняли Гурченко в большой кинематограф. Все вдруг вспомнили, что она потрясающе музыкальна, чертовски пластична, сентиментальна и трогательна. И если с 1955 по 1975 год она снялась в семнадцати фильмах, то за пятилетку 1975-1980 - в пятнадцати, причем в девяти из них в главной роли. Ника из "Двадцати дней без войны" Германа, Тая Соломина старшая из "Сибириады" Кончаловского и Вера Васильевна из "Пяти вечеров" Никиты Михалкова стали событиями. Пока на эстраде она взахлеб бенефисила, в кино крепла и крепла ее, гурченковская, нота: прошедшая испытания жизнью женщина - которая-умеет-любить-несмотря-на-годы. Рита, любимая женщина механика Гаврилова - приз кинофестиваля в Маниле лучшей актрисе мира. Буфетчица Вера с вокзала, ставшего радостью не только для двоих. Ее очередная, пятая, кажется, Вера, которой на этот раз Басилашвили говорит; "Вера, вы себе цены не знаете! В вас нет того, что я ненавижу. Ненавижу! Вы естественная, вы добрая, вы красивая, вы очаровательная... Вера, вы... прекрасны!" Долгая пауза. "Вы знаете, мне таких слов никто никогда не говорил..."

Гурченко такие слова говорили многие.

Красавица и чудовища

"Любовь у меня всегда была одна - большая, искренняя, чувственная, преданная. Вот только объекты менялись. Мне как-то русские мужчины всегда были не с руки. Обязательно или горбинка, или акцент, или фамилия заковыристая".

Иных из пяти бывших мужей Людмила Марковна в последнее время именует не иначе как "чудовище". Должно быть, любя.

Первого мужа Гурченко не афиширует. По слухам, он был писателем и случайным человеком в ее жизни.

Отцом ее дочери Маши стал студент сценарного факультета ВГИКа, сын писателя Бориса Пильняка и грузинской актрисы княжеских кровей Борис Андроникашвили. Во ВГИКе Гурченко, по ее словам, влюблялась "на каждом этаже". "Прошел чернявый орел - сердце ек!.. Но быстро разочаровывалась".

В Андроникашвили влюбилась по уши, по-настоящему Они поженились в 1958 году, во время набирающей силу опалы Гурченко. Так хотелось расслабиться, почувствовать плечо. Ведь была забота, была доброта. Но расслабляться с Андроникашвили было опасно. "Несмотря на свою изысканную внешность, от которой не ждешь ничего глубокого, это был сложный человек с набором неординарных качеств - больших и малых", - вспоминает Людмила Марковна.

Конечно, с теперешней колокольни ясно, что с этим тонким, жестким, ироничным человеком они подходили друг другу, как в песне "Мы с тобой два берега у одной реки".

Ей нужно было учиться жить в одиночестве вдвоем, но разве ж это было приемлемо для Люсеньки Гурченко, страстно нуждающейся в человеке, который бы принял и разделил ее эмоциональную бурю?

"Поразительно, как долго я не могла постигнуть, что, начиная с головы и кончая кончиками пальцев, человек не мой. Прекрасен, но чужой... Теперь никогда не вступаю в игру, потому что знаю - это не мое. Тогда же глупо и рьяно сопротивлялась. Потому проиграла".

Время уносит любовь и нелюбовь. Все понятно, все на своих местах. До сих пор она не может понять только одно - как такому умному, тонкому человеку, самому выросшему без отца, легко далась фраза: "Ну что ж, она будет расти без меня... У нее ничего от меня не будет... собственно, это уже будет не моя дочь". "Без меня" означало - даже без алиментов.

Первые три года жизни Маши прошли не только без отца, но и с абстрактной мамой. Дедушка Марк и молодая сорокадвухлетняя бабушка Леля с радостью забрали девочку к себе, чтобы дочь не прерывала карьеру. К тому же после развода у Гурченко начались тяжелые эндокринные нарушения, вылившиеся в длительную болезнь...

Через несколько лет Людмила Марковна поняла: если 'она хочет иметь дочь, девочку надо забирать. Маша перенесла переезд крайне болезненно: побросав в наволочку мокрые колготки, пижамки и зайчиков-собачек, бросилась по улице "до бабушки Лели у Харьков". На большую часть Машиного детства пришлось время маминой великой депрессии, и она сполна насмотрелась на ее мятущуюся душу. О том, чтобы стать актрисой, ребенок и слышать не хотел. Выбрала медицину Когда в 1969 году родители Гурченко переехали, наконец, в Москву, десятилетняя Маша была счастлива. Главным человеком в ее жизни была и осталась бабушка Леля. До самой смерти Елена Александровна жила в семье внучки и ее мужа Саши Королева, воспитывала правнуков Марка и Леночку. Людмилу Марковну внуки всегда называли "Люсей". Попробовали бы они сказать "бабушка"!

Не так давно Маша и ее мама, не сумев договориться, кто унаследует квартиру покойной бабушки Лели, доверили решать это суду В результате многомесячной судебной тягомотины, которой всласть натешилась пресса, две трети однокомнатной квартиры унаследовала Гурченко, одну треть - ее дочь. Сейчас на вопрос о Маше Людмила Марковна отвечает; "Не могу сказать, что у нас очень уж близкие отношения, У нас разные жизни, разные интересы... Актрисе нельзя быть матерью. Все нужно отдавать или профессии, или детям. Я никогда не понимала, как это можно сочетать работу и детей. Лично я выбрала первый путь. Хотя это, может, и жестоко..."

Жестокость первого "сына писателя" рикошетом ударила по Маше. Слабость следующего мужа, еще одного сына писателя - малоизвестного актера Александра Фадеева, с которым Гурченко прожила совсем мало, родила желание научиться быть всегда одной, чтобы не приходилось мучиться и разочаровываться.

На первых порах от этого решения было легко. "Не выйдить у тебя, дочурка, по себе знаю... Не выйдить. У нас у деревни говорять: "Зарекалася ворона гавно клювать..." Папа был прав. Какое-то время накапливались силы для любви. И "объект" находился сам собой.

"Вас часто спасали мужчины?" - спросили ее в телеинтервью. "Когда один утопил, другой спасает. Потом он и топит", - философски ответила Гурченко.

Со следующим мужем Иосифом Кобзоном она не здоровается при встрече. Высказывается на его счет более чем откровенно: "Если спускаешься к машине, которую тебе подарил муж, и видишь там уличную проститутку - разве может идти речь о любви? Это просто грязь. Он умел сделать мне больно. Начинал подтрунивать: "Что это все снимаются, а тебя никто не зовет?" После этого брака я осталась в полном недоумении, и мне открылись такие человеческие пропасти, с которыми я до того не сталкивалась и больше никому не позволю это с собой проделать".

"Чудовище" Кобзон к бывшей супруге более лоялен.

"Я жил с прекрасной, талантливой женщиной, но у нас не было детей. Думаю, если бы Гурченко смогла родить, наш брак продлился бы. Но она не хотела... Нас очень многое связывало. Она меня любила... Да, приходилось ей делать больно... Иногда не сдерживался... Я очень долго и больно переживал развод с Людмилой... После развода я ей много помогал приобрел квартиру для ее бывшего мужа Саши Фадеева, помог перевезти из Харькова родителей, хорошо относился к Маше... Она очень чистоплотная хозяйка. По дому умеет делать абсолютно все. Но этот брак был для меня не тылом, а фронтом. Этот накал страстей неизбежно должен был привести к разрыву".

Брак с Кобзоном продержался три года. Точка была поставлена в том самом "черном" 1969 году, Следующего мужа Гурченко встретила через четыре года. В 1973 году умер папа Марк Гаврилович, и потребность в мужчине, который примет и поймет в любом "некондиционном" виде, возросла до невероятных размеров. "И я абсолютно верю, что этого скромного и доброго человека послал папа. Случайно мы очутились за одним многолюдным столом, но ровно через "пять минут" я подумала: неужели тот самый? Если он исчезнет из моей жизни... А это главное, чтобы человек постоянно был рядом..." - написала она в "Аплодисментах", не указав имени "молодого человека".

Двадцатичетырехлетний пианист эстрадного оркестра Костя Купервейс не исчез. Был рядом 18 лет.
- Мы не расставались практически никогда. Если ей звонили, а я отвечал, что ее нет дома, я лгал.

Поселились у Гурченко, и Костя стал аккомпаниатором, секретарем, финансовым директором, продюсером, менеджером и гражданским мужем. Разница в возрасте - 13 лет. Он приходил в школу за тринадцатилетней Машей, надувая щеки, чтобы казаться старше, "На восемнадцать лет я забыл местоимение "я". Если мы что-то вместе придумывали, музыку писали, Люся всегда говорила: "Он скромный, не надо его имя на пластинку в афишу, в титры". Я считаю, самые лучшие работы у нее случились в период нашей совместной жизни: фильмы, бенефисы, телепередачи, призы кинофестивалей, книга..."

В девяностом году отношения резко ухудшились. Купервейс понимал, что надо уходить, но цеплялся за любую возможность остаться. "Половине своих поступков того времени я не нахожу объяснения. Стыдно признаться, но я на подоконник вставал в отчаянии..."

После разрыва он довольно быстро женился, завел собственный бизнес, расстался с затравленным взглядом. С недавних пор Людмила Марковна полюбила рассказывать в интервью и телепередачах о любимом человеке, который ее предал: "Восемнадцать лет я с ним жила, а он был подлецом!"

"Моей жене Наташе было очень тяжело, потому что я был ненормальный. Я был "зомби". Я три года боялся, что она позвонит и скажет "приходи", и я все брошу и пойду".

Но она не позвонила.

"Вот он, последний бой, примадонна!"

А Гурченко ответила бы строчкой из своего шлягера:

"Главное, чтоб кто-нибудь любил - со всеми недостатками, слезами и припадками, скандалами и сдвигами, и склонностью ко лжи..." С начала девяностых любит муж и продюсер Сергей Сенин. Они познакомились на съемках "Секс-сказки" по Набокову, где Гурченко играла женщину-черта. Через несколько лет стали делать с Федором Бондарчуком фильм "Люблю". А потом появилась "такая общность, когда один говорит, а второй спохватывается: да я же только об этом думал!.." Последний boy?

"Как женщина Гурченко, простите за подробности, совершенно исключительна и ни на кого не похожа, " - говорит Кобзон. "Мне никто не верит, но Люся никогда не сидела на диете, могла ночью попросить пожарить картошку", - вспоминает Купервейс.

Людмила Марковна говорит, что от вопроса про "секрет вечной молодости" она "просто одурела". Намеки на пластических хирургов приводят ее в ярость. Подставляет лицо: щупайте, трогайте... Во всяком случае, фигура вечной девушки уж точно - талант организма. "Наверное, проходимость не нарушена, вот и все", - с лукавой улыбкой добавляет Людмила Марковна.

Наряды - тоже талант организма. Она может себе позволить появиться на приеме в посольстве в платье, самолично сшитом на живую нитку, и осторожно дефилировать, чтобы, не дай Бог, не расползлось, и ловить завистливые взгляды. После того, как пять лет назад она, по словам медиков, имела десять шансов из ста (редкий вирус, заражение крови), такие фишки ее особенно возбуждают. Через несколько дней после операции она отправилась на репетицию: разрез до бедра, перья, стразы, летящие шелка, а главное - нерв, страсть, молодая энергия... Она знает, что многое недоговорила и попыталась об этом прокричать в фильме "Послушай, Феллини", но ее не услышали.

С XX веком, в очередной раз разворошив нашу историческую память, примадонна попрощалась уникальным альбомом из двух компакт-дисков, после чего в проекте "Митьковские песни" спела "В лесу родилась елочка" в битловской аранжировке ("Ребята, я с вами!"), а следом записала музыку в стиле "рэп" "ну с очень молодыми людьми". Год назад Гурченко частично осуществила то, ради чего пришла в искусство - свой первый сценический мюзикл "Бюро счастья" по Агате Кристи.

Стоящей работы в кино пока нет. Режиссер Юрий Грымов предложил роль барыни в своем фильме "Му-Му", Режиссерская трактовка Тургенева впечатляла: пожилая барыня ждет немого Герасима, чтобы удовлетворить свою страсть. Иначе с чего бы ей так злиться на собачку?

Людмила Марковна решила, что даже для нее это чересчур. "Быть в возрасте немодно. Ха-ха-ха! Я уже никогда не сыграю "Маленькую Веру", но, может, "Интертетю Веру" когда-нибудь рвану. В общем, как писал Толстой, "ЕБЖ" - если буду жива!"

Светлана Каплий, (с)Натали

самое интересное

наши статьи

Новая жизнь в твоих руках ..."Мы мечтаем путешествовать, построить дом или написать роман.Мечтаем прыгнуть с парашютом, полететь на воздушном шаре. Но рядом с нами,внутри нас есть небывалая возможность произвести на свет человека. Какможно отказаться от этого самого удивительного приключения в жизни?.." Сказка ...Даже сейчас перебирая события того дня, вдруг ощутиллегкий озноб, который пробежал по рукам и лицу. Что это былаза женщина. Легкое платье слегка покачивалось при малейшемдуновении ветра, волосы тяжелыми, шелковыми прядями спадалина плечах, и вдруг захотелось поднять ее на руки изакружить. Целовать руки, плечи, вдыхать ее запах, ноподошел, автобус и его ждала работа, которую он оченьлюбил... Стресс и нужно ли с ним бороться?